e-mail: skrijali@online.ru
WWW: http://www.skrijali.ru/

301

      Доказательство любви. — Кто-то сказал: «я никогда много не размышлял о двух лицах; это служит доказательством моей любви к ним».

302

      Как стараются улучшить дурные аргументы. — Некоторые люди бросают вслед за дурными своими аргументами частицу своей личности, как будто это может помочь аргументам найти более правильный путь и из дурных обратиться в хорошие. Здесь происходит то же, что с игроками в кегли: бросив первый шар, они размахиваньем второго шара и всем положением своего тела как бы стараются придать первому должное направление.

303

     Честность. — Слишком мало, если человек служит образцом честности по отношению к чужим правам и к чужой собственности: мальчиком не рвет ягод в чужом саду, а взрослым не топчет нескошенного луга; мы берем мелкие факты, потому что они, как известно, дают более наглядные доказательства, чем крупные, для подобного рода образцового поведения. Этого, говорю, слишком еще мало: человек при этом все еще только «юридическое лицо» с тою степенью нравственности, на которую способно даже общество, толпа людей.

304

      Человек! — Что значит тщеславие тщеславнейшего из людей перед тщеславием самого скромного, чувствующего себя «в природе и в мире человеком!»

305

      Самая необходимая гимнастика. — Вследствие недостатка самообладания в мелочах можно лишиться этой способности и в более крупных вещах. Если человек в течение дня ни разу не отказал себе ни в одном своем, хотя бы мелочном, желании, то он дурно воспользовался этим днем и дурно подготовился к следующему. Подобного рода гимнастика необходима для человека, если он хочет иметь удовольствие управлять собой.

306

      Терять себя. — Если человек находит себя, то он должен уметь время от времени терять себя и потом снова находить, предполагая, что человек этот — мыслитель. Для него даже вредно быть вечно привязанным к одному и тому же лицу.

307

      Когда следует прощаться. — Ты должен, хотя бы на время, проститься с тем, что желаешь изучить и измерить. Только покидая город, ты замечаешь, как высоко над домами возвышаются его башни.

308

     В полдень. — Душой человека, на долю которого выпало деятельное и бурное утро жизни, овладевает в полдень странная жажда спокойствия, могущая длиться месяцы и годы. Вокруг него все тихо, голоса звучат где-то далеко и удаляются все больше и больше; солнце светит на него с высоты. На уединенной лесной лужайке видит он заснувшего великого Пана; все в природе вместе с ним погрузилось в дремоту с выражением вечности на лице — так думается ему. Он ничего не хочет, ни о чем не заботится, сердце его перестало биться — живо только зрение: это смерть с открытыми глазами. Человек, находясь в таком состоянии, многое видит из того, чего раньше он никогда не видел, и все кажется ему сплетенным в светлую сеть и прикрыто ею. Он при этом чувствует себя счастливым, но какое это тяжелое счастье! — Однако вот ветер начинает шуметь меж деревьев; полдень миновал; жизнь снова влечет его к себе, жизнь с ослепленными глазами в сопровождении своей шумной свиты, состоящей из желаний, обманов, грез, забвений, наслаждений, гибели и исчезновений. Так наступает вечер жизни, более бурный и более деятельный, чем самое утро. — Для особенно деятельного человека слишком продолжительный период приобретения знаний кажется чем-то почти страшным, болезненным, но не неприятным.

309

      Остерегайтесь своего художника! — Великий художник, сумевший выразить на портрете все скрытые душевные свойства и наклонности человека, при встрече с этим человеком в обыденной жизни почти всегда видит в нем только карикатуру.

310

      Два основные положения новой жизни. — Первое положение: необходимо установить жизнь на верной, доказанной основе, а не на отдаленной, туманной и неопределенной, как было раньше. Второе положение: прежде чем устроить свою жизнь и придать ей окончательное направление, необходимо твердо установить, что считать ближайшим и близким, вполне верным и менее верным.

311

      Опасная раздражительность. — Даровитых, но ленивых людей всегда немножко раздражает, когда кто-нибудь из их друзей успешно заканчивает свою работу. В них пробуждается ревнивое чувство, они начинают стыдиться своей лености или, вернее, опасаться, что деятельный человек станет презирать их сильнее, чем прежде. В таком настроении они приступают к критике нового произведения, и критика их, к величайшему изумлению человека, вызвавшего ее, обращается в месть.

312

      Разрушение иллюзий. — Иллюзии, конечно, принадлежат к числу очень дорогих удовольствий; но разрушение иллюзий, рассматриваемое как удовольствие, несомненно испытываемое некоторыми людьми, обходится еще дороже.

313

      Однообразное в мудреце. — У коров встречается иногда выражение удивления, граничащее с вопросом. Наоборот, во взгляде высоко интеллигентных лиц разлито выражение nil admirari, напоминающее однообразный цвет безоблачного неба.

314

      Не слишком долго болеть. — Остерегайтесь болеть слишком долго; окружающие вас люди, вследствие скучной обязанности выражать вам участие, скоро начинают чувствовать нетерпение — так как им трудно долго поддерживать в себе это состояние — и тогда они вдруг приходят к нелестному мнению о вашем характере и к заключению, что вы заслуживаете быть больным и что им нечего больше принуждать себя к состраданию.

315

      Намек энтузиастам. — Кто легко увлекается и любит возноситься под облака, тот не должен быть чересчур тяжелым, иначе сказать: не должен много учиться и переполнять себя наукой. Последняя делает человека слишком неповоротливым! Примите это к сведению, энтузиасты!

316

      Уметь застигать себя врасплох. — Кто хочет видеть себя таким, каков он есть, должен уметь застигать себя врасплох с факелом в руке; ведь в духовной области происходит то же, что и в телесной: человек, привыкший смотреть на себя в зеркало, всегда забывает о своем безобразии; только художник, изобразив его на портрете, снова напоминает ему об этом. Но привыкнув к портрету, он вторично забывает о своем безобразии. — Согласно общему закону, человек не выносит ничего неизменно безобразного дольше одного момента, затем он или забывает о нем, или, во всяком случае, отрицает его. — Моралисты должны рассчитывать на этот момент, когда провозглашают свои истины.

317

      Мнения и рыбы. — Человек владеет своими мнениями как и рыбами, если у него есть рыбный пруд. Нужно приняться за ловлю; тогда, в случае удачи, — будет и своя рыба, будут и свои мнения. Я говорю о живых мнениях и о живых рыбах. Многие довольствуются кабинетом ископаемых и тем, что в их голове таятся «убеждения».

318

      Признаки свободы и несвободы. — По возможности, если и не вполне, самому удовлетворять всем своим необходимым потребностям есть признак стремления к свободе духа и личности. Однако стремление насколько возможно полно удовлетворять многим излишним потребностям — свидетельствует уже о несвободе. Софист Гиппий, который все, что он носил в себе и на себе, приобрел и сделал сам, может служить образцом стремления к высшей свободе духа и личности. Дело здесь не в том, чтобы все было выполнено в совершенстве и одинаково хорошо: гордость уже сумеет исправить недостатки.

319

      Верить себе. — В наше время люди относятся с недоверием к тому, кто верит в себя; прежде же этого было достаточно, чтобы заслужить доверие. Рецепт, по которому теперь можно приобрести доверие, состоит в следующем: «Не щади себя! Если желаешь выставить свое мнение в свете доверия, то подожги прежде всего свою собственную хижину!»

320

      Богаче и вместе с тем беднее. — Я знаю человека, который с детства привык с уважением думать об уме людей, об их нелицемерной преданности умственным интересам, об их бескорыстном предпочтении всего признаваемого за истинное и т. п. О собственной же голове (о суждении, памяти, уме, фантазии) он имел самое скромное и низкое понятие. В сравнении с другими людьми он считал себя за ничтожество. Однако с течением времени, благодаря сотне фактов, он вынужден был изменить это мнение — к великой, надо полагать, своей радости и к немалому удовольствию. Он, действительно, и испытывал эти чувства, но «к ним, говорил он, примешивалась такая сильная горечь, какой раньше я никогда не испытывал; так как с тех пор, как я стал в умственном отношении более верно ценить себя и людей, ум мой кажется мне менее полезным. Я думаю, что вряд ли я могу доказать им что-нибудь полезное, так как полезное трудно усваивается умом людей. Постоянно передо мною рисуется теперь бездна, отделяющая людей, желающих оказать помощь, от нуждающихся в ней, и меня мучит необходимость обладать умом только для себя и только самому, насколько возможно, пользоваться им. Но давать отраднее, чем иметь. И к чему человеку все богатства, если он находится в уединенной пустыне!»

321

      Как следует нападать. — Только у чрезвычайно редких людей вера или неверие поддерживается на твердых основаниях, обыкновенно же для того, чтобы поколебать веру, нет никакой надобности прибегать к помощи тяжелых орудий. Нередко можно достигнуть этого, производя побольше шуму, для чего достаточно и простых хлопушек. Против очень тщеславных людей довольно притвориться, будто готовишься к сильному нападению; — это убеждает их в серьезном отношении к ним и они охотно сдаются.

322

      Смерть. — Уверенность в неизбежности смерти должна была бы подмешивать к жизни драгоценную, благоухающую каплю легкомыслия, а вы, аптечные души, сделали ее горькой каплей яда, вследствие чего вся жизнь становится противной.

323

      Раскаяние. — Никогда не следует предоставлять полного простора раскаянию, а наоборот твердить себе, что раскаиваться — значит к одной содеянной глупости присоединять другую. — Если пришлось причинить какой-нибудь вред, то надо подумать, как возместить его добром. Если же за свой поступок подвергаешься наказанию, то к наказанию следует отнестись так, как к источнику чего-нибудь хорошего, как к предостережению, напр., других от такого же глупого поступка. Каждый наказанный преступник может смотреть на себя, как на благодетеля человека.

324

      Сделаться мыслителем. — Как может кто-нибудь сделаться мыслителем, если он по крайней мере трети дня не проводит без людей, без книг и не предаваясь страстям.

325

      Лучшее лекарство. — Лучшее средство для больного — немножко поубавить и затем прибавить здоровья.

326

      Не касаться! — Есть страшные люди, которые вместо того, чтобы разрешать проблему, только путают ее и затрудняют других, желающих заняться ее разрешением. Кто не знает, как следует взяться за дело, пусть уже лучше не берется за него.

327

      Забытая природа. — Мы говорим о природе и забываем при этом о себе: ведь мы сами природа quand meme — следовательно, природа есть нечто более совершенное чем то, что мы подразумеваем, говоря о ней.

328

      Глубина и скука. — В глубоких людях, как в глубоких колодцах, все, что в них ни попадает, долго не достигает дна. Зрители, которые обыкновенно не достаточно долго ждут, легко принимают таких людей за неподвижных и черствых или даже за скучных.

329

      Когда наступает время присягнуть себе в верности. — Мы иногда подчиняемся такому умственному направлению, которое находится в противоречии со всей нашей природой. Долгое время мы геройски боремся против течения и ветра, т. е. в сущности против самих себя; нас это утомляет, и мы задыхаемся от усталости. Выполняя что-либо, мы уже не чувствуем истинной радости; нам кажется, что успехи наши достаются нам слишком дорого. Мало того, даже одерживая победу, мы отчаиваемся в плодотворности своей деятельности, в своем будущем. Наконец-то, наконец мы сворачиваем в сторону; ветер надувает наши паруса и направляет нас в наш фарватер. Какое счастье! Какая является в нас уверенность в победе! Только теперь мы сознаем, что мы такое и чего мы хотим; только теперь клянемся мы в верности себе и имеем на это право, как люди знающие.

330

      Предсказатели погоды. — Как облака дают нам понятие о направлении ветра там, высоко над нами, так самые легкие и свободные умы своим направлением возвещают нам наступление вероятной погоды. Ветер в долине и ходячие мнения сегодняшнего дня ничего не значат по отношению к будущему, а указывают только на то, что уже было.

331

      Постоянное ускорение. — У людей, медленно начинающих дело и с трудом осваивающихся с ним, развивается иногда способность к ускоренной деятельности, — так что никто в конце концов не может угадать, куда унесет их поток.

332

      Три хорошие вещи. — Величие, спокойствие, солнечный свет — вот три вещи, обнимающие все, вот то, чего желает и требует от себя мыслитель: вот все его упования и обязанности, все его притязания на интеллектуальность и нравственность при обычном его образе жизни и даже в деревенском уединении. Каждой их этих трех вещей соответствуют, во-первых, возвышенные идеи, во-вторых, успокаивающие, в-третьих, — просветляющие и, в-четвертых, наконец, такие идеи, которые играют роль во всех трех случаях и преобразуют все земное — это область, где господствует троичность радости.

333

      Умереть за «правду». — Мы не дали бы сжечь себя за свои мнения — не настолько мы уверены в их справедливости. Но, может быть, мы согласились бы на эту жертву, чтобы иметь свои мнения и пользоваться правом изменять их.

334

      Иметь свою таксу. — Человек, желающий пользоваться заслуженным значением, должен представлять из себя нечто, имеющее определённую таксу. Но только заурядное имеет таксу. Поэтому, желание это свидетельствует или о благоразумной скромности, или о глупом нахальстве.

335

      Мораль для строителей. — Когда дом выстроен, надо убрать леса.

336

      Софоклизм. — Никто больше греков не подмешивал воды в вино! Воздержание в соединении с грацией было отличительным признаком благородного афинянина во времена Софокла и после него. Пусть кто может подражает этому в жизни и в творчестве!

337

      Героическое. — Героическое состоит в том, что человек совершает великое (не по обычному шаблону), не думая о соревновании с другими в глазах других. Героя, где бы он ни был, везде отделяет священная неприступная граница.

338

      Двойник в природе. — В некоторых местностях мы с сладостным ужасом открываем самих себя — это наш прекраснейший двойник. Как счастлив должен быть тот, кто испытывает это чувство здесь при этом солнечном октябрьском свете, при этом резвящемся счастливом ветерке, играющем с утра до вечера, при этой чистейшей прозрачности и умеренной прохладе, в этой равнине с присущим ей благовейно серьезным отпечатком, с ее холмами, озерами и лесами, — в равнине, которая без страха раскинулась рядом с ужасами вечного снега; — здесь, где Италия и Финляндия как будто смешались и где как бы находится родина всех серебристых оттенков природы. Как счастлив тот, кто может сказать себе: «В природе, разумеется, есть еще много более величественного и прекрасного, но то, что здесь, передо мною, мне ближе, родственнее, я не только кровно связан с окружающим меня, но даже более того!»

339

      Снисходительность мудреца. — Снисходительно, как царь, невольно относится мудрец к людям и держится одинаково со всеми, несмотря на различие дарований, положений и нравов. Подметив это, люди страшно на него обижаются.

340

      Золото. — Все, что золото, не блестит. Мягкое сияние — вот свойство благородного металла.

341

      Колесо и тормоз. — У колеса и у тормоза разные задачи, и только — одна общая; причинять друг другу боль.

342

      Отношение мыслителя к помехам. — Любой перерыв в своей работе, (всякую, так называемую помеху) мыслитель должен встречать миролюбиво, как новую натурщицу, являющуюся предложить художнику свои услуги. Помехи — это вороны, приносящие хлеб отшельнику.

343

      Иметь большой ум. — Иметь большой ум значит дольше оставаться юным. С этим нужно примириться, чтоб казаться старше, чем мы на самом деле. Ведь люди принимают черты, проводимые умом за следы жизненного опыта, т. е. долгой плохой жизни, полной страдания, заблуждения, раскаяния. И так, кто одарен большой духовной силой и кто проявляет ее, тот и считается старше и хуже, чем он есть на самом деле.

344

      Как надо побеждать. — Ты не должен желать победы над соперником, если имеешь в виду иметь над ним преимущество только на волосок. Добрая победа должна придавать радостное настроение и побежденному: в ней должно заключаться нечто божественное, чуждое чувству стыда.

345

      Заблуждение умных людей. — Умным людям трудно отделаться от заблуждения, и не думать, будто посредственность завидует им и считает их за исключение. На самом же деле посредственность считает их за нечто, вполне излишнее, без чего легко обойтись.

346

      Требование опрятности. — Для иных натур перемена в образе мыслей такая же потребность, как смена грязной одежды. Для других это — просто требование их тщеславия.

347

      Тоже достойно героя. — Вот герой; он ничего не сделал, а только потряс дерево, когда плоды уже созрели. Вы думаете, это слишком мало? Так взгляните сперва на дерево, которое он потряс.

348

      Мерило мудрости. — Рост мудрости можно точно измерять степенью уменьшение злобы.

349

      Неприятно высказывать заблуждение. — Не всякому нравится, чтобы истину высказывали в приятной форме, но никто пусть не думает, что заблуждение может стать истиной, если высказывается неприятным образом.

350

      Золотой жребий. — Много цепей наложено на человека, чтоб отучить его от зверских привычек. И действительно, он теперь стал мягче, нравственнее, радостнее и умнее остальных животных. Но до сих пор он все еще страдает от того, что так долго носил цепи, так долго лишен был чистого воздуха и свободных движений. Цепями этими, повторяю снова и снова, служили ему тяжелые глубокомысленные, нравственные, мистические и математические заблуждения. Только когда пройдет и эта боль от цепей, тогда вполне достигнута будет первая великая цель — полное отделение человека от животных. Мы же теперь находимся в самом разгаре этой работы освобождения от цепей, и нам при этом необходима величайшая осторожность. Только вполне облагороженному человеку может быть дарована свобода духа. Только ему облегченная жизнь близка и служит елеем для его ран. Только он имеет право сказать, что живет для радости и что нет у него никакой цели. В устах других опасен был бы лозунг: «мир кругом меня и благоволение ко всем ближайшим предметам». При этом лозунге по отношению к единичным личностям вспоминаются старые великие и трогательные слова, относившиеся ко всем и остающиеся непреложными и до сих пор для всего человечества, как девиз и как грозное предостережение от неизбежной погибели всем, кто слишком рано украсил бы ими свое знамя. Все еще, по-видимому, не настала пора, чтобы над всеми людьми, как над древними пастухами, разверзлись небеса и послышался голос, возвещающий: «на земле мир, и в человецех благоволение!» Да, и теперь это еще жребий только отдельных, единичных личностей.

      Тень. — Изо всего высказанного тобою мне больше всего понравилось твое обещание, — жить опять добрыми соседями со всем, что ближе всего к жизни. Это не худо и для нас, бедных теней. Ведь, признайтесь, что раньше вы слишком охотно клеветали на нас.
      Странник. — Клеветали? Но почему же вы никогда не защищались? Наши уши, ведь, были близки от вас.
      Тень. — Нам казалось, что мы слишком близки к вам, чтобы говорить о самих себе.
      Странник. — Деликатно! — Очень деликатно! Я замечаю, что вы, тени, более люди, чем мы сами.
      Тень. — А вы еще зовете навязчивыми нас, так хорошо умеющих по крайней мере молчать и ждать. Никакой англичанин не перещеголяет нас в этом отношении. Правда, часто, даже слишком часто, нас видят спутниками человека, но рабами его — никогда. Кто избегает света, того и мы избегаем. Вот насколько велика наша свобода.
      Странник. — Ах, слишком часто свет бежит от человека, и тогда вы тоже покидаете его.
      Тень. — Я часто с болью покидала тебя. Мне, при всей моей любознательности, все еще многое остается темным в человеке, потому что я не всегда могу быть с ним. Ценою полного познания человека я согласилась бы даже стать твоей рабой.
      Странник. — Но знаю ли я, знаешь ли ты, что из рабы ты не превратишься неожиданно в мою властительницу или что тебя не ждет унизительная жизнь рабы, презирающей своего господина? Будем и ты и я лучше довольствоваться своей свободой. Вид рабы отравил бы мне все величайшие радости. Мне опротивело бы даже самое лучшее, если бы кто-нибудь обязан был разделять его со мной. Я не хочу знать рабов вокруг себя. Поэтому я не терплю и собаки, этого гадкого, виляющего хвостом блюдолиза. Она первая проявила «собачью» преданность, и люди еще так хвалят ее за то, что она верна своему господину и следует за ним, как...
      Тень. — Как тень, так говорят они. Может быть сегодня я тоже слишком долго следовала за тобой? Это был самый длинный день, но он близится к концу, потерпи еще немного. Трава уже влажна, и дрожь пронизывает меня.
      Странник. — Разве пора уже прощаться? А я еще под конец обидел тебя. Я заметил, ты стала темнее.
      Тень. — Я покраснела, окрасилась в свой цвет. Мне казалось, что я часто лежала у твоих ног, как собака, и что ты тогда...
      Странник. — Не могу ли я наскоро сделать тебе чего-нибудь приятного? Нет ли у тебя какого желания?
      Тень. — Никакого, за исключением высказанного философом «собакой» Александру Великому: посторонись немного от солнца, мне очень холодно.
      Странник. — Что я должен сделать?
      Тень. — Встань под эти сосны и взгляни на горы: солнце заходит.
      Странник. — Где ты? Где же ты?